No description available.

The thesis shows soft power as one of the most effective strategies of global leadership. Through different methodological concepts author tries to classify instruments of soft power and surmount conceptual contradictions. The research of soft power’s political, cultural and economic instruments is based on the integrate analysis of South Korean foreign policy. Author tries to find the way to increase Republic of Korea geopolitical influence through the most powerful “soft” instruments. / В работе рассматривается комплекс методологических подходов к анализу концепта «мягкой силы» как одного из наиболее эффективных инструментов глобального влияния современных государств. Автор предлагает оригинальную классификацию ресурсов «мягкой силы» и новые пути преодоления концептуальных противоречий. На основе анализа внешней политики Республики Корея автор раскрывает специфику политических, экономических и культурных стратегий «мягкого» влияния указанной страны. Автор выявляет сильные и слабые стороны внешней политики Республики Корея, предлагает методы увеличения влияния южнокорейской «мягкой силы» на мировой арене.

Västerländska och ryska perspektivär oförenliga. Detsamma gäller för uppfattningenom mjuk makt. När möjliga framtida scenarion av rysk utrikes-och säkerhetspolitik analyserasär ettav det mest framträdande skapandet av nya och kreativa metoder för att försvaga motståndare utan att tillgripa militära medel. Aktiva åtgärder är en uppsättning av sådana instrument. Ur ett akademiskt perspektiv är det förbryllande att en av de främsta experterna på rysk mjuk makt, holländaren Marcel H. van Herpen, förbisåg aktiva åtgärder som metod för att främja rysk mjuk makt i sin teori som beskrivs i Putin’s Propaganda Machine. Studien har en teoritestande ansats och undersöker samma instanser av mjuk makt som Herpen i den tidigare nämnda boken men adderar ytterligare en dimension till forskningen, nämligen aktiva åtgärder. Dessa analyseras med stöd av ett modifierat metodologiskt ramverk av Jonas J. Driedger. Slutsatsen av denna studie är främst att Herpens teori är tekniskt korrekt men de facto saknar relevanta dimensioner. Således kan teorin enbart demonstrera fall av rysk mjuk makt, men inte förklara eller operationalisera. Genom att addera perspektivet aktiva åtgärder för att analysera fallen i källor, metoder och konsekvenser, stärks den vetenskapliga förståelsen för mjuka maktmedel i den ryska arsenalen. Studien resulterar även i utvecklingen av en metod för att upptäcka ryska mjuka maktmedel med hjälp av identifiering av aktiva åtgärder. Vidare påvisas även att flertalet mjuka maktförstärkande strategier används för att genomföra Kremls aktiva åtgärder samt ryska utrikespolitiska mål i allmänhet, vilket framgår av de kvalitativa fallstudier som presenteras. Slutligen ifrågasätter resultaten av studien och efterföljande analys den västerländska uppfattningen om mjuk makt som en global företeelse. / Западная и российская точки зрения несовместимы. То же самое относится и к понятию мягкой силы. При анализе возможных будущих сценариев внешней политики и политики безопасности России одним из наиболее примечательных является создание новых и креативных методов ослабления противников без применения военных средств. Активные меры представляют собой набор таких инструментов. С академической точки зрения вызывает недоумение тот факт, что один из ведущих экспертов по российской мягкой силе, голландец Марсель ван Херпен, упустил это из виду в своей теории, описанной вкниге «Путинская пропагандистская машина».  Настоящее, исследование основано на проверке теории и, таким образом, рассматривает те же примеры мягкой силы, что и Херпен в ранее упомянутой книге, но добавляет к исследованию  ещё одно параметр, а именно активные мероприятия. Они проанализированы при поддержке модифицированной методологической базы Джонаса Дж. Дредджера. Вывод исследования в основном состоит в том, что теория Херпена технически верна, но в теории фактически не хватает некоторых важных аспектов. Таким образом, теория может только продемонстрировать случаи российской мягкой силы, но не объяснить или операционализировать их. Другим результатом исследования является разработка метода выявления российских мягких средств силы посредством выявления активных мероприятий. Кроме этого, нами показано, что большинство стратегий усиления мягкой силы используется для реализации активных мероприятий Кремля, а также целей внешней политики России в целом, что видно из представленных в работе качественных тематических исследований. Результаты исследования и последующего анализа ставят под сомнение западное представление о мягкой силе как о глобальном явлении.

No description available.

L’émergence de la Chine dans le système international post-guerre froide pose un défi pour la position hégémonique des États-Unis et l’ordre mondial libéral. Lorsqu’ils tentent d’expliquer ce défi, les spécialistes tendent à se concentrer uniquement soit sur le hard power chinois (en particulier, sa puissance militaire) soit sur son soft power (l’attrait de sa culture et idéologie). Cette thèse développe un cadre d’analyse alternatif inspiré de la sociologie de Pierre Bourdieu, articulé autour de la notion de pouvoir symbolique. Elle conçoit la politique internationale en termes d’une lutte symbolique (entre, par exemple, une orthodoxie et une hétérodoxie) dont l’issue est déterminée par au moins trois facteurs cruciaux : contexte, capital et lieux communs. Ce cadre est appliqué à l’analyse du nouveau rôle de la Chine dans le monde depuis la fin de la guerre froide, lequel est indiscutablement l’un des développements les plus remarquables des relations internationales des temps modernes. La thèse démontre que la Chine ne défie pas l’hégémonie des États-Unis et l’ordre mondial libéral au sens conventionnel de la puissance matérielle ou de l’idéologie, mais plutôt au niveau symbolique. La thèse soutient que la conjonction des trois facteurs susmentionnés a été nécessaire à l’influence mondiale de la Chine : (1) la crise de légitimation des États-Unis (sur les plan économique, politique et idéologique), couplée à l’extraordinaire ascension de nouvelles puissances dans le système international comme la Chine, ont créé un contexte historique favorable ou « condition de possibilité »; (2) l’énorme capital symbolique accumulé par la Chine, en raison non seulement de son nouveau statut de grande puissance, mais aussi de son approche pragmatique des questions nationales et internationales, en a fait une source d’inspiration convoitée mondialement ; (3) la mobilisation stratégique par la Chine de son capital symbolique, sous la forme d’un ensemble de lieux communs ‘rhétoriques’, a grandement contribué à légitimer sa puissance, en particulier aux yeux des élites dirigeantes dans le monde en développement, dissimulant ainsi le caractère asymétrique et arbitraire de ses relations. Ensemble, ces trois éléments –contexte, capital, lieux communs– expliquent le pouvoir symbolique de la Chine, c’est-à-dire la perception selon laquelle, contrairement aux États-Unis, elle propose des réponses pertinentes et cohérentes aux problèmes d’organisation sociale, économique et politique de ce monde. L’ascension de la Chine remet ainsi en question le « méta-capital » des États-Unis, c’est-à-dire son monopole sur la production du capital économique, social, culturel et symbolique. L’accent mis sur cette dimension symbolique de la lutte pour définir et imposer la « vision légitime du monde social et ses divisions » révèle une rupture avec la pratique conventionnelle de la politique des grandes puissances, au profit d’une transformation pacifique du système international et d’une diplomatie symbolique. Cet accent sur le pouvoir symbolique ouvre des avenues prometteuses pour l’étude du changement et des sources d’autorité sur la scène politique mondiale, traditionnellement définie comme « anarchique ». / China’s rise within the international system in the post-Cold War era challenges the hegemonic position of the United States and the Western liberal order. In trying to explain this challenge, scholars tend to either focus on Chinese hard power (in particular, its military power) or on its soft power (the attractiveness of its culture and ideology). This thesis develops an alternative Bourdieu-inspired framework addressing symbolic power. It conceptualizes international politics in terms of a symbolic struggle (such as that between orthodoxy and heterodoxy) whose outcome is determined by at least three crucial factors: context, capital and commonplaces. The framework is applied to the analysis of China’s new world role, which is arguably one of the most remarkable developments in modern international relations. The thesis shows that China does not challenge U.S. hegemonic position and the Western liberal order in the conventional sense of material power or ideology, but rather at the symbolic level. The thesis argues that the combination of the three above-mentioned factors has been necessary to China’s worldwide influence : (1) the legitimation crisis of the United States (economically, politically and ideologically), paired with the extraordinary rise of new illiberal powers on the world scene such as China, created a favourable historical context or “condition of possibility”; (2) the huge amount of symbolic capital accumulated by China, not only because of its new status as a great power, but also because of the success of its pragmatic approach to national and international issues, made it become a source of inspiration for countries across the world; (3) the strategic mobilization by China of its symbolic capital, in the form of ‘rhetorical’ commonplaces, greatly contributed to legitimize its power, especially in the eyes of ruling elites in the developing world, thereby dissimulating the asymmetric and arbitrary nature of the Chinese power and relations. Together, these three components -context, capital, and commonplaces- explain the emergence of China as a symbolic power, i.e. the perception that, unlike the United States, China now has the authority to speak the truth and to define causes of and remedies for certain problems and crises. China’s rise challenges the Unites States’ ‘meta-capital’, that is, its monopoly on the production of economic, social, cultural, and symbolic capital. The focus on this symbolic dimension as a ‘weapon’ in the struggle to define and impose the “legitimate vision of the social world and its divisions” reveals a rupture in the conventional practice of great powers politics, pointing to a peaceful transformation of the international system and symbolic diplomacy. It shows that a focus on symbolic power opens promising avenues for the study of change and sources of authority in world politics, traditionally defined as “anarchic”.

While few would deny America is the most powerful nation on earth, there is considerable debate, and controversy, over how America uses its foreign policy power. This is even truer since the “unipolar moment,” when America gained sole superpower status with the end of the Soviet Union and the Cold War. In the Cold War Reinhold Niebuhr was the main theological voice speaking to American power. In the Unipolar world, the Religious right emerged as the main theological voice, but instead of seeking to curb American power the Religious right embraced Neoconservatism in what I will call “Totemic Conservatism” to support use of America's power in the world and to triumph Manifest destiny in American foreign policy, which is the notion that America is a chosen nation, and this legitimizes its use of power and underpins its moral claims. I critique the Niebuhrian and Religious right legacies, and offer a classical realist strategy for theology to speak to America power and foreign policy, which avoids the neoconservative and religious conservative error of totemism, while avoiding the jettisoning of Niebuhr's theology by political liberals, and, the political ghettoizing of theology by his chief critics. This strategy is based on embracing the understanding of classical realism, but not taking the next step, which both Niebuhr and neoconservativism ultimately do, of moving from a prescriptive to a predictive strategy for American foreign policy. In this thesis, I argue that in the wake of the unipolar moment the embrace of the Religious right of Neoconservatism to triumph Manifest destiny in American foreign policy is a problematic commingling of faith and politics, and what is needed instead is a strategy of speaking to power rooted in classical realism but one which refines Niebuhrian realism to avoid the risk of progressing a Constantinian theology.